Последняя жительница Уфтюги

Кто часто ездит на «дежурке» по железной дороге, наверняка знает станцию Уфтюга: около перрона зияют пустыми окнами крепкие еще кирпичные здания. Чуть дальше – догнивают деревянные домики, а еще далее – кладбище. В общем, пейзаж – хоть фильм-катастрофу снимай. При этом, оказывается, место это не совсем безлюдное.

Есть люди, по чьей биографии можно снять сериал, да такой, что и смех, и слезы. С Надеждой Павловной Кошелевой я познакомилась 7 апреля, когда в Доме культуры п. Лойга ей вручали юбилейную медаль «70 лет Победы в Великой Отечественной войне». И оказалось, что проживает женщина не в поселке, а в соседней заброшенной Уфтюге.

Детство военное, детство колхозное

Надежда Павловна начала свой рассказ, волнуясь: ­
-Мне сейчас 84 год идет. Родилась в Черевковском районе, в д. Мехреньга Дмитриевского сельсовета. Мне запомнилось начало войны: 22 июня мы с родителями на огороде были, и вдруг за деревней колокольцы загремели. А у нас как раз две сестры старшие на выданье. Я прибежала, а родственники за столом, бутылка стоит ­ среднюю сосватали. И только назавтра мы узнали, что война началась. Но сестру все же увезли, только колокольчик зазвякал. И, девки, не поверите – она мужа 9 лет с войны ждала. Потом, правда, все равно другого нашла.
Сама война нас не коснулась – в «заглухе» жили. Помню, что мать по ночам закрывала двери – объявляли, что будут налеты. Прятались. Мы тогда еще малы были. Отец мой, Павел Васильевич, был практически слепой. Потом его проходящая бабка посоветовала лечить мочой – промывать свежей и засыпать сахарной пудрой. И он стал видеть немножко. Его такого на оборонные работы и послали в Мурманск.
Я в школе три года только проучилась. И тут такая жизнь наступила, что люди от голода стали умирать. Самые голодные послевоенные годы. В войну, что уж говорить, было худо. Но после… Я проработала в колхозе им. Ленина: пахали, боронили, колхозную картошку окучивали, колосья собирали, лен убирали. Так от сезона к сезону, от работы к работе продвигались. Работы в деревне много. Помнится, однажды меня сеять заставили. Тяжелый пестерь повесили на шею, да по свежевскопанной земле ходила весь день. На другой день я не то что встать, шевельнуться не могла. А сама переживала – взойдет ли мое сеянье. Волков в 1945­1946 годах было множество, даже собак всех перетаскали. А я трех жеребят сохранила, так меня председатель хвалил долго. Даже премию давали: один раз 5 рублей, другой – мяса, третий – муки. Это очень много было. Но все равно дожили до того, что всю скотину выели. Мы выжили только за счет зерна, которое при уборке разлеталось. Весной по полям пройдешь, где остожья стояли, копны да кладухи. Если морозы были большие, с них зерна много сыпалось. Где оттает, мы там и собирали: прелое, но зато много. Иногда по пять мешков ячменя с мусором приволокешь.
У нас все дети всегда были в работе. В колхозе тогда обоз создали лошадей на десять. Ездили за грузами: везли из Киземы папиросы, муку, хлеб, из Черевково семена. Все развозили по лесобазам.

Железная дорога видела много ­

-Где­то в шестнадцать лет я все бросила и сбежала. Сестра жила в Лойге, уже была эта станция, поселилась у нее. Она как раз в декрет пошла, меня вместо нее и взяли рабочей. Всяко на этой работе было. Даже катастрофы: два вагона и два поезда сошли с рельсов, так мы сутки не евши – не пивши, пока не западали, последствия разгребали. Помню, я домой пришла, упала на чердаке и уснула. Это было в начале мая, еще холодно. Сестра будит: «Ты день спать, что ли, еще будешь?» Оказывается, я сутки не шевельнулась. А тут с Мехреньги председатель колхоза уже начальнику станции письмо написал: «Верните девку». А я ответила: «Лучше я под поезд кинусь, чем в колхоз». Паспорта мне долго не отдавали. Меня один добрый человек надоумил – поезжай с метриками, попробуй сама выправить.
Сестра как узнала, так взбесилась и документы спрятала, чтобы я от нее не уехала. Она на 10 лет была старше, хитро устроила – по трудовой будто она продолжает работать, хотя я тружусь. Я два года деньги зарабатывала, а она получала. А мне шиш да с маслом. И трудовой у меня сразу не было, всю жизнь из­за этого бьюсь. Ничего, я справилась, не опозорилась. Мастер дал справку с железной дороги, мне выдали временное удостоверение личности. У меня с дедом все равно самая большая в Уфтюге пенсия была – 800 рублей 2 копейки.
На железной дороге Надежда, тогда еще Паршина, числится с 1949 года. Работали в основном женщины, направляли их на помощь по всем станциям. Грузили тяжеленные шпалы, ремонтировали, делали обход. Лойга тогда была только станцией. Место было болотистое. Жило на ней 7­8 дежурных да бригада путейцев 5­6 человек. Хоть девушка и хотела остаться в Лойге, да мест не было, и ее перевели в Уфтюгу.
Вспоминает женщина и совсем невеселые факты про место работы: ­
-В 1953 году стали выпускать заключенных. Везли их составами. Однажды случай был: женщину­путевого обходчика крюком сгребли и в вагон затащили. Надругались и выкинули где­то за Сулондой. В Киземе вот тоже случай был. Одну обходчицу схватили, так она с перепугу «Ура» грянула во весь голос. Зэки испугались и ее бросили. Нас с подругой Таней тоже чуть не заволокли в вагон. Так что на дежурствах было очень страшно. Идешь ночью по перегону, а душа в пятки. Нас стали предупреждать, что во столько­то пойдет тюремный поезд, будьте осторожны.

Последняя жительница Уфтюги

В Уфтюге Надежда Павловна прожила большую часть жизни и, несмотря на уговоры, уезжать не собирается: ­
-Тут было сплошное болото, зато речка есть. Станция стала строиться только в 50­е годы. Жило то нас где­то 15 человек. От Шурайского лесопункта два старых барака остались да мазанки заключенных стояли. А потом стали люди приезжать, народу много стало, шумно. У нас поселок большой был, столовая хорошая, три или четыре магазина, Дом культуры с библиотекой. Очень хорошо было. Тогда уже лестранхоз был, лесу много рубили. Мы тоже сначала один дом построили, потом другой. Нам давали квартиру в Кулое, потом в Киземе – отказались. Жалко мне было хозяйство бросить: огород и скотину. Сын киземский сейчас в гости часто ездит. Каждый раз уговаривает с ним уехать, да я не даюсь.
Леспромхоз построил хорошие кирпичные здания. До сих пор стоят. Смотрю на них – сердце кровью обливается. Станция под угрозой закрытия а они такие дома строить! Когда перестройка началась, в 90­е все загибаться стало. Народ начал уезжать. Сейчас я живу, да еще Виталий, ему за сорок. Тот все приходит ко мне ­ я ему сухарей подам да варенья. Он на учете в Центре занятости стоит. Еще есть мужик ­ охотник, тот на время приезжает.
-А что мне отсюда ехать? Электричество есть, живу, как барыня. Свет и у колодца, и у крыльца.
На вопрос, не страшно ли ей, Надежда Павловна усмехается: ­
-А кого мне боятся? Чужих нет. В лес я и так хожу. А что кладбище рядом – там моя мать, брат и трое детей схоронено. Кто за могилками присмотрит?

Ольга Бовыкина