Я видела войну

В годы страшной войны наш район не подвергался обстрелам, бомбёжкам, Устьяны, к счастью, не были в оккупации. Но среди нас живут очевидцы, которые своими детскими глазами видели войну, были вынуждены жить рядом с оккупантами, уступая им лучшее помещение в доме. Скрипова Валентина Фёдоровна, уроженка Днепропетровской области, – одна из них. Картины войны вновь и вновь рисуются в её памяти, живут в ней все эти годы.

Когда началась война, ей было всего девять лет, а брату – четыре года. Жили они в Горловке Днепропетровской области. И вот июньской ночью Валю разбудила мама…
«Валя, Валя, вставай, война началась!», ­ услышала она встревоженный голос мамы. Стало непривычно жутко и страшно от ощущения неотвратимости произошедшего. И на всю жизнь запомнился голос Левитана, доносящийся из репродуктора в мёртвой тишине, который сообщил всей стране о вероломном нападении Германии на Советский Союз без объявления войны, о том, что немцы бомбят город Киев. И детский словарный запас вскоре стал пополняться понятиями «бомбёжка», «полицай», «фашист», «партизан». Когда мама приказала детям собираться в бомбоубежище, Валюшке почему­то это слово не понравилось, и она сначала противилась: «Вот дашь мне новый школьный костюм, новые туфли и твой шёлковый платок, тогда пойду. А не дашь – не пойду, хоть убей меня!»
Немцы стремительно наступали, и вскоре, собрав самое необходимое, семья спешно переехала в с. Доброполье Донецкой области, где жила мамина сестра. Однажды мама попросила Валю из­под кровати достать бельё для стирки. Девочка залезла под кровать, и через некоторое время оттуда донеслось: «Мама, смотри­ка, к нам какой­то дед идёт с бородой!». Это был отец, который в последнее время не жил с ними, но разыскал семью в Доброполье. Мама никак его не хотела принимать, но тётя Тоня её совестила: «Что ты, Веня (это так родные маму Женю называли), ведь война идёт, а у тебя двое детей». Уговорила маму, отец с нами остался: устроился на работу, дома бывал очень редко. Как выяснилось позже, он состоял в партизанском отряде – тогда местных жителей, хорошо знающих свой район, объединяли в особые группы для борьбы с немцами. Спасибо тёте Тоне, что смогла маму уговорить, потому что вскоре случилась беда.
В Долгополье уже вовсю хозяйничали немцы, всюду слышалась не привычная нашему уху речь. Дети с любопытством наблюдали, как те выбрасывают на помойку какие­то интересные коробочки, детали, а иногда и просто опасные предметы. Конечно же, детвора, которой всегда и всё было интересно, их подбирала и играла незнакомыми предметами. Вале отец строго­настрого запретил и близко подходить к немецким «игрушкам», потому что дети жестоко расплачивались за своё любопытство, подрываясь и уродуя себя.
В кухне было занавешено окно: мама вымыла в корыте сынка, потом дочку, затем собралась мыться сама и закрыла дверь на крючок. Шустрая Валя успела уже на улицу выскочить, мама и не видела. А любопытная Валя уже стояла и издали изучала сваленный немцами мусор. Ближе не решалась подойти – ещё загривок помнил отцовское наставление. Замерзла вся. ­
-В общем, заболела я, потом брат, а вскоре и мама слегла и больше не встала, ­ вспоминает Валентина Федоровна. ­ В больницу отец её не отдал, потому что некому там было ухаживать, санитаров не было, лечили сами дома. Помню, отец перестелет ей постель, а утром вшей на простыне! Видно, уж перед смертью такое бывает. Немцы очень боялись тифа, поэтому вокруг нашего дома был поставлен высокий забор с надписью «тиф», и на постое у нас немцев не было, и к нам они не заходили.
И вот одним утром пришла ещё одна беда. Отец разбудил: «Мама умерла, беги к тёте Тоне». Я подбежала к постели, трясу её: «Мама, мама!» «Не тряси её, не надо», ­ отец отвёл меня от кровати, где лежала неподвижная мама. Прибежала к тёте, та заплакала громко, закричала. А у неё немцы жили на квартире. Те спрашивают, мол, что случилось, она на немецком кое­как объяснила, что мама у меня умерла. Немец подошёл, по голове погладил, конфету дал мне. Тут и я заплакала, прибежала домой, нашла зеркальце: читала где­то, что так дыхание проверяют, и маме ко рту всё прикладывала. Врут всё они, мама просто уснула и скоро проснётся, и будет всё, как раньше. Ну не верю я вам, живая она, ей всего тридцать два года! Когда на кладбище закрыли гроб, и я увидела, что крышку приколачивают гвоздями, а потом маму засыпают землёй, я внезапно и резко всё поняла, что её уже никогда не будет. Закричала, бросилась к ней! Меня за ноги успели поймать, вытащили из могилы.
В день похорон мамы было приказано с 12 до часу дня никому на улицу не выходить – из соседнего дома, рядом с немецким штабом, вытаскивали огромную, длиной во всю кухню, неразорвавшуюся пятитонную бомбу. Когда её вывезли и взорвали за посёлком, осколками выбило стёкла во многих домах села и стены сильно дрожали.
­ Через два дня отец уложил наши вещи на тележку, и пошли мы в Новосёловку к бабушке: брат сидел верхом на узлах, а я шла рядом с отцом все 80 километров, иногда под горку катясь с братом на тележке. Помню ещё, что однажды ночью на станции партизаны подожгли приготовленную для отправки в Германию пшеницу. А после этого немцы там же на станции повесили семерых партизан. В их числе был мой дядя.
К нам на квартиру подселили двух немцев. Они заняли большую комнату, мы жили в маленькой. Один немец нас конфетами и галетами угощал, фотографии показывал, на которых была снята девочка моего возраста и мальчик маленький, как мой брат, и всё говорил «киндер­киндер». А второй был злой, нехороший. Вот играем с братом на пороге комнаты, да, видать, рассорились, а не знали, что немцы дома. Так тот, злой, как пнул меня сапогом в спину! Бабушка схватила меня на руки, унесла в комнату. Я потом три дня подняться не могла с лежанки. Немцы вышли на улицу и дрались. «Добрый» немец мне шоколаду принёс да конфет, только я их не хотела – очень больно было. Когда немцев много пришло, нас вообще из дома выселили в другое место.
Было лето, жарко, и заболели дети чесоткой. Чем лечили? Бабушка на ночь обмазывала их солидолом и укладывала спать на соломенной подстилке на улице. Утром встанем – чучела, да и только! А немцам смешно над нами! На день нас отмывали от солидола, а вечером процедура повторялась. Переводчица, что квартировалась у них, тайком рассказала о том, что немцы готовятся уходить из села, всех трудоспособных погонят в Германию, поэтому – прячьтесь поскорее, уходите из села, предупредите всех соседей, ценное схороните. Шёл сорок третий год, молодых и здоровых жителей села выгоняли на улицу, и Валя видела, как вереницей уходили люди в сопровождении конвоиров. Немцы подгоняли несчастных прикладами, резко выкрикивая «вэк­вэк!». ­ Тётя Оля была угнана немцами – коров доила в Германии. Кого в концлагерь, кого брали в богатые семьи для работы в доме или на скотном дворе. Ваня в концлагерь попал, пытался бежать. Не знаю, как его не расстреляли и не сожгли, живой вернулся. Жители прятались в погребах, хоронились до поры: ­ Я видела, как немец с зажжённым факелом подошёл к соседнему дому и как моментально вспыхнула соломенная крыша. Затем приблизился к погребу и бросил туда факел.
Смерть уже не один год ходила рядом, жители оккупированной территории постоянно балансировали между жизнью и смертью. Старались укрыться и уберечь своих детей. В семье появилась мачеха – тридцатилетняя Анна, которую привели в дом вместо матери, чтобы её не угнали в Германию. В тридцати километрах от нас в с.Троицком располагался немецкий штаб. Вдруг – летят пять самолётов. Мачеха вывесила как раз два одеяла на улицу – красное и синее, наверно, сверху они были хорошо видны, и нас стали бомбить. Мачеха месила тесто у окна, бабушка у печки чистила картошку, отец на улице был, брат спал. Я залезла на лежанку и искала бурочки – торопилась посмотреть на самолёты.
Дальше всё вспоминается, как в замедленной съёмке. У соседского колодца первая бомба разорвала сразу восьмерых человек ­ и взрослых, и детей. Следом пять бомб разорвалось в огороде. Отца взрывной волной отбросило – остался жив. Дверь в дом была отворена – снаряд влетел в дом, пробил две стены. Осколком была смертельно ранена бабушка: « Я видела с лежанки, как её ударило, она откинулась на кровать, успев сказать: «Ой, Федя», и всё….
Многие годы спустя, уже будучи взрослым человеком, Валентина не переносила звука летящего самолёта. А в войну при приближении самолёта она пряталась с головой, закрывала уши, чтобы только не слышать того, что напоминало бы ей о пережитом ужасе.
В преддверии юбилея Великой Победы всем желаем мирного неба, очевидцам страшной войны – достойной старости и почитания, а нашим детям – счастливого детства.

Беседовала Вера Ивойлова